В Гербовом фойе Государственного Кремлевского дворца работает выставка факультета церковных художеств ПСТГУ, которая приурочена к 30-летию университета и образованию факультета. Выставка небольшая, но яркая, поскольку представляет срез школы факультета, результат деятельности его кафедр – иконописи, церковного шитья, монументального искусства.
Выставка – повод поговорить о том, с чего начинался факультет, к чему пришел сейчас, чему, прежде всего, учат студентов. Но в беседе с деканом факультета церковных художеств протоиереем Александром Салтыковым просто не получится не коснуться и вопроса о том, насколько понимают иконы в современном мире, и богословия иконы.
– Отец Александр, вспомните, как все начиналось?
В 1980-е годы один мой знакомый говорил, что все кончено, икон почти не осталось. И я его заверил, что мы напишем новые…
– Тогда, в восьмидесятые годы, некоторым казалось, что мы пришли к точке невозврата. Что, впрочем, и было целью тогдашнего режима. Помню разговор с одним знакомым, который говорил, что все кончено, икон почти не осталось, только те, что в музеях. И я его заверил, что мы напишем новые…
У нас в Православии есть догмат иконопочитания, и потому икона – непременная составляющая храмовой жизни. Так что вполне естественно, когда создавался наш институт, скоро ставший университетом, встал вопрос и о том, как учить тех, кто будет заниматься написанием икон. В организации факультета церковных художеств нам помогало много людей, которые понимали необходимость образования для иконописцев. Среди них должен вспомнить, например, Ольгу Сигизмундовну Попову (1938–2020) – доктора искусствоведения, крупнейшего специалиста по византийскому и древнерусскому искусству.
Непростое это было дело – начинать с нуля… Сначала у нас даже места не было: одно время мы занимались в здании МГУ, но там не всегда можно было найти свободные аудитории, и несколько раз лично я читал лекции прямо в коридоре.
В 1992 году я стал настоятелем храма Воскресения Христова в Кадашах. В храм мы долго не могли войти (там размещался Реставрационный центр им. академика Грабаря), но там были помещения, где и начали заниматься наши студенты.
С самого начала и до сих пор наш факультет ставит себе главную задачу – утверждение канонического иконописания и его богословское обоснование. Это актуально особенно сейчас, когда даже в храмовом пространстве может появиться нечто «современное», оправдываемое некими субъективными заявлениями о том, что художник «так чувствует», с претензиями на особенное творчество, демонстрирующее малограмотность людей. Есть огромная традиция, которую сперва нужна внимательно и подробно изучить и понять, а потом уже приступать к церковному искусству.
– То есть сегодня звучит мнение, что надо отходить от рамок традиции?
Церковное искусство ориентировано не вширь, а вглубь, и это мы пытаемся донести до наших студентов
– Да, нам говорят: что вы рисуете все одно и то же! Но интересно, что еще святой Патриарх Никифор (758–828) говорил о том, что наше церковное искусство не столь многообразно, как мирское. То есть мнение, будто в рамках церковного искусства кому-то тесно, появилось совсем не сегодня. Суть в том, что церковное искусство ориентировано не вширь, а вглубь, и это мы пытаемся донести до наших студентов. Патриарху Никифору было проще донести до современников свою мысль, поскольку они понимали, что глубина существует и без нее просто нельзя. Нашим же современникам труднее это вместить, многие просто не хотят думать о духовном постижении глубины, и, что греха таить, нередко их цель – самоутверждение «здесь и сейчас», то есть овладение сиюминутным, здешним, приятным, но, увы, быстро проходящим…
Основная же задача церковного искусства – прикосновение к Вечности. Об этом я говорю студентам на первом занятии в нашем университете, а еще о том, что древний иконописец писал для Бога. На это было очень понятные, я думаю, причины. Одна – то, что он писал для храма, который всегда есть Дом Божий, и этот Дом – совершенно особенный, непохожий ни на что иное. И писал он свои иконы в этот Дом по благословению святых отцов. VII Вселенский Собор так прямо и говорит, что творчество принадлежит святым отцам, а иконописец – лишь исполнитель. Под «святыми отцами» понимается в первую очередь не личная святость священнослужителей, а церковная соборность. Что художники писали именно для Бога в самом прямом смысле слова, нетрудно показать. Яркий пример – росписи тех мест в храмах, которые верующим не особенно видны, например, барабаны куполов. Внимательно рассмотреть многие росписи, мозаики в верхних ярусах стенной живописи стало возможным лишь после появления фотографии. Но когда их писали древние художники, они не подозревали, что появятся фото, бинокли и прочее. А снизу далеко не все можно увидеть. Однако мы теперь видим их и поражаемся высочайшему уровню искусства живописи на этих удаленных плоскостях. А дело в том, что они были убеждены в присутствии Бога, взирающего на их труд.
– А как вы объясняете студентам, что такое канон?
Канон – это не только возможность повторять древние формы, но и отправная точка для создания новых композиций
– Канон – выверенная форма, в которой запечатлен соборный опыт Церкви. Канон – не только возможность повторять древние формы, но и отправная точка для создания новых композиций. Так мы и пытаемся учить наших студентов.
В церковном искусстве появляются новые сюжеты, новые святые. Яркий пример – царская семья. Сколько икон, различных композиция, изображающих царственных страстотерпцев, появилось с тех пор, как их канонизировали. Или, например, недавно у нас на факультете разрабатывалась иконография Явления Богородицы в Буденновске (историческое название поселка Святой Крест) во время теракта 1995 года.
– Получается, канон не мешает художнику развиваться. Иконы, росписи ведущих преподавателей факультета, которые бережно относятся к традиции, узнаешь издалека.
– Конечно, традиция сохраняет индивидуальность мастера. Помню, кто-то из мастеров прошлого сказал, что копий не существует в принципе. Каждая копия, кроме совсем целенаправленных повторений с математической точностью, несет в себе нечто свое, переданное конкретным художником. В древности не было понятия «копия», было понятие «списка» – общая иконографическая схема, а дальше уже многое зависит от требований заказчика, от способностей исполнителя.
У нас представление о том, что в иконах не так уж много разнообразия в художественном смысле, связано еще и с тем, что не так уж много икон дошло до нас, особенно после того, когда в советское время они тщательно и целенаправленно уничтожались. Кроме того, сколько икон сгорало в пожарах! Если бы больше икон дожило до нашего времени, мы бы увидели совсем другую картину.
– Тогда, когда шло возрождение церковного искусства, было непонятно, как учить церковных художников, не было разработанных учебных программ…
– Почему же непонятно? Иконописцу, как и любому художнику, нужен мольберт, краски, кисть, палитра, умение владеть линией, строить композицию и так далее. Да, программ не было, но при Московской духовной академии существовал иконописный кружок Марии Николаевны Соколовой (монахини Иулиании), которая писала сама и учила желающих писать иконы на протяжении многих лет прошлого века, стремилась передать студентам свои знания и умения. Кроме того, многие реставраторы потихоньку писали иконы, даже когда это явно не приветствовалось, благо реставрация как раз сохраняла иконописные технологии даже в советское время. А учебные программы… Они составились довольно быстро, когда мы начали работу.
– Как появлялись направления на факультете: постепенно или открылись сразу все?
– Практически все сразу. Восстанавливалось множество храмов, куда нужно было писать иконы, расписывать стены, вышивать в технике лицевого шитья богослужебные предметы и облачения… Кафедра реставрации появилась немного позднее, под началом замечательного реставратора Галины Сергеевны Клоковой (1940 –2021). Здесь много своей специфики, много специальных требований.
– Что вам кажется особенно важным из произошедшего за эти 30 лет?
Важно, что традиция сохранилась и спокойно живет в наше сложное время
– То, что налажена система подготовки молодых иконописцев. У нас всегда много желающих поступить учиться на все направления. То есть у факультета живая, насыщенная деятельность. У нас есть концепция развития церковного искусства, о которой мы говорили в начале беседы, все ее придерживаются. Важно, что традиция сохранилась и спокойно живет в наше сложное время.
– Момент преемственности, от учителя к ученику и дальше – он существует?
– Безусловно, существует, иначе просто невозможно развитие искусства. Здесь нельзя просто как на лекции – читать сразу всем. Необходимо личное включение преподавателя в труд каждого ученика, личное общение с каждым. Поэтому учеников не может быть сразу много. Зато благодаря этому получается настоящая творческая преемственность. Сначала учитель водит ученической кистью, потом ученик становится все более самостоятельным, научается мастерству и может нести его дальше.
– Как складывается взаимодействие с другими иконописными школами?
– У нас очень хорошее общение сложилось с иконописной школой Московской духовной академии. У нас очень близкий взгляд на то, каким должно быть современное церковное искусство. Мы постоянно встречаемся, что-то обсуждаем, смотрим, что делают они, они смотрят на результаты нашей деятельности.
– Как изменилось отношение в обществе к иконе за последние 30 лет?
Наш народ привык к иконам. Даже самый убежденный коммунист-атеист знал, что икона – это наше
– Думаю, не сильно, в том смысле, что ценность иконы осознавалась всегда. В самом начале девяностых был буквально наплыв сектантства в нашу страну. Их агитаторы выступали в СМИ, на стадионах, и нам практически нечем было отвечать им: почти не было ни духовных школ, ни специалистов, ни богословов. Но у нас была икона. Изображения икон, хранящихся в Третьяковской галерее, в Русском музее, печатались на открытках, в журналах, просто в виде отдельных репродукций, которые помещались и в храмах. В советское время, несмотря на яростное антирелигиозное гонение, даже в школьных учебниках публиковалась «Троица» Андрея Рублева. И все это сыграло большую роль. Народ в целом, каким бы ни был атеистом, привык к иконам, даже самый убежденный коммунист-атеист знал, что икона – это наше, ведь советская власть в свое время вынуждена была признать: икона – это великое искусство. Нахлынувшие же сектанты это искусство отвергали. Так что именно икона в большой степени поддержала тогда Церковь.
– Современным верующим важно, чтобы икона была богословски грамотной?
– Об этом пока что никто еще особенно не говорит. Богословская стадия еще не освоена. И отсюда много нелепостей, связанных с желанием самоутвердиться, о чем мы уже говорили. Но храм – это не то место, где ест простор для субъективных построений. Но, к сожалению, и в среде духовенства не всегда встречается достаточное понимание духовной сущности иконы.
– То есть это поле деятельности для катехизаторов?
– Это сложный момент. В наше время катехизаторы чаще всего почти не знают икону, да это и не входит, пожалуй, в их прямую задачу. Но тем более должно существовать богословие иконы. Совсем недавно у нас в ПСТГУ прошла конференция «Богословские основы церковного искусства», как раз посвященная существенным принципам церковного художественного творчества. Но, по существу, она только поставила вопрос, потому что иконописцы, в общем, мало знакомы с богословием, а богословы не знают иконописания. Поэтому работа впереди предстоит долгая и серьезная. Движение в эту сторону у нас есть, но путь это достаточно трудный, особенно учитывая контекст окружающей нас эпохи.
– В чем суть традиции?
Суть традиции – в изучении многовекового исторического опыта
– В изучении многовекового исторического опыта. Как работали древние иконописцы, мы, в общем-то, мало знаем. Но видим удивительные совпадения, говорящие о духовном прозрении и преемственности.
Приведу пример. В Софии Константинопольской в конхе алтаря изображена Пресвятая Богородица с Младенцем на коленях (IX век). И вот, если мы возьмем роспись Дионисия в Ферапонтовом монастыре, в алтаре собора Рождества Богородицы изображена Матерь Божья с Младенцем на коленях, и оказывается, что по основному рисунку Ее изображение близко к константинопольской мозаике, хотя Дионисий работал в другой стране и уже в начале XVI века. Понятно, что Дионисий, даже если бы вдруг оказался в Константинополе (а он там, конечно, не был и не мог быть), все равно не увидел бы эту мозаику – она была замазана турками. То есть перед нами – традиция.
– Интересно, как это у него могло получиться…
– Трудно сказать. Мне это кажется удивительным. Но в 1472 году в Москву приехала принцесса Софья Палеолог, ставшая супругой Ивана III, с собой она привезла герб – двуглавого орла, трон царицы и, видимо, что-то еще, что, возможно, видел и Дионисий. В итоге образ главного Константинопольского храма оказывается повторен в Ферапонтово! Это духовно-историческая, культурно-историческая, иконографическая преемственность.
Возможно, когда-нибудь мы приблизимся к постижению настоящего богословия иконы, которое – не школьный предмет, не патрология, а познание Божественной истины, прославление Бога. То, о чем писал Симеон Новый Богослов. Древние иконописцы были в этом смысле богословами.
Настоящий иконописец в своих произведениях является созерцателем, он созерцает Бога, по крайней мере – стремится к этому через необходимую отрешенность от суеты, через молитву. Великие мозаики и росписи Византии, Древней Руси, Балкан, Грузии создавали настоящие богословы. Они стремились к познанию Бога, и потому вели особенную, аскетическую жизнь, молились, постились, несли послушания… На это указано, между прочим, в решениях Стоглавого Собора, который в данном случае оставил нам очень ценные указания. Стремление к подобному созерцанию приближает к прозрению, ведь любое подлинное искусство есть некое откровение о красоте, о прекрасном. А к церковному искусству это относится со всей очевидностью, потому что Бог есть непостижимая вершина прекрасного. Поэтому если художник ищет именно Бога, то он открывает для себя огромные духовные глубины, которые призван явить зрителям своих произведений.
Иконописец – это тот, кто стучится в Небесную дверь…
И сегодня есть такие иконописцы, которые стремятся соприкоснуться с Вечностью и учат этому своих студентов. Иконописец – тот, кто стучится в Небесную дверь…
– Что бы вы посоветовали абитуриентам: кому стоит идти поступать на иконописца, а кому нет?
– Стоит всем, кто верует в Бога. Неверующим – точно не стоит. Был у нас случай, когда поступил к нам молодой человек, который сразу сказал, что в Бога не верит. Но он прекрасно сдал все экзамены, мы должны были его принять. Он стал доказывать, что христианство – это такая же мифология, как, скажем, древнегреческая: пишут же Афину, Зевса люди, которые не верят в них, почему бы с такой же точки зрения не писать и христианские образы. Никакие беседы его не убедили. Продержался он у нас года два, но в конце концов сдался и ушел из нашего университета. Оказалось, что писать христианские образы как древнегреческих мифологических персонажей не очень-то получается.
Практически, все наши студенты понимают, что без действенной веры в Бога иконы писать нельзя.