Лариса Гачева
Иконописец Лариса Гачева приехала в Дивеево в 1991-м году делать дипломную работу (она училась в Московском художественном училище памяти 1905 года). И поняла, что хочет свою жизнь посвятить работе для Церкви. Она впервые писала Царскую семью, когда Царственные страстотерпцы еще не были прославлены в лике святых. Сейчас Лариса Гачева – доцент Кафедры монументального искусства и руководитель художественной мастерской Факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета, автор множества монументальных церковных росписей икон.
В интервью «Православию.ру» она рассказала о том, как создаются образы, как рождается новая иконография и чему нужно учить будущих иконописцев.
Когда создается новое
– Вы писали Царственных страстотерпцев. Как работали над образами?
– Я писала их образы 4 раза. Первый раз это была еще моя дипломная работа в Суриковском институте – роспись домовой церкви Свято-Дмитриевского сестричества. (ил 04) Царская семья еще не была прославлена, но все предполагали, что это случится, поэтому я оставляла места, чтобы можно было потом пририсовать нимбы. В то время было еще очень мало материалов, на которые можно было бы опереться в работе, мы очень мало знали. Стилистически я ориентировалась на росписи Благовещенского собора Московского Кремля.
Следующая работа – икона в больничный храм Святого царевича Димитрия при 1-й Градской больнице, прихожанкой которого я являюсь. Храму много помогали, делали пожертвования потомки белых офицеров-эмигрантов, которые очень почитали Царя- страстотерпца. Они хотели увековечить его память в Европе, напечатали медали, на которых с одной стороны – изображение Николая II, с другой – его слова: «У меня более чем предчувствие, что я обречен на страшные испытания и что я не буду вознагражден за них на этом свете».
Медали предполагалось продавать среди эмигрантов, чтобы потом на эти деньги поставить памятник Царю-страстотерпцу. Но началась Вторая мировая, и в место, где эти медали хранились, попала бомба. Сохранились всего две медали, и одна из них – у той самой женщины, которая нам помогала. Когда Царскую семью прославили в лике святых, она сказала, что лучшим памятником будет написать икону. Именно эту икону я и сподобилась написать.
Настоятель нашего храма, владыка Пантелеимон (тогда – отец Аркадий Шатов), вместе с ректором ПСТГУ отцом Владимиром Воробьёвым, отцом Александром Салтыковым, деканом факультета церковных художеств ПСТГУ, были в Екатеринбурге, когда там сносили дом Ипатьева, в котором были убиты члены Царской семьи. Каждый из священников взял себе по кирпичу.
По благословению отца Аркадия, мы решили сделать мемориальный комплекс в храме Царевича Димитрия – в стену храма вмуровать кирпич так, чтобы был виден его торец, а над ним разместить киот с иконой, в который будут вставлены копии тех самых медалей.
Еще раз я писала Царскую семью в Знаменском храме на территории Первой Градской больницы, мы работали там с коллегой и подругой Светланой Васютиной. Она руководила росписями, я – созданием иконостаса. В росписи храма на западной стене южного нефа располагается икона Владимирской Божьей Матери с предстоящими древнерусскими святыми, а в северном нефе симметрично – икона Державной Божьей Матери, и перед ней – святые, новомученники и подвижники XX века. Среди святых – изображена Царская семья. Эскиз композиции делала Светлана, а Царскую семью писала я, в стилистике палеологовского искусства, которая была выбрана для росписи всего храма.
– Расскажите, как происходит создание новой иконографии?
– Здесь можно говорить о нескольких направлениях. Много святых, мучеников, пострадавших в прошлом веке, было прославлено в лике святых. Сейчас есть большая потребность в написании икон Новомученников, когда за основу берутся их фотографии. В принципе, людям с академическим образованием это не то чтобы очень сложно – нас учили чувствовать и передавать живую форму. Но здесь есть другая сторона: икона – это не вполне живоподобный образ, у нее есть свой особый, во многом символический язык, на который надо перевести умение сделать образ похожим, узнаваемым.
Икона – это не вполне живоподобный образ, у нее есть свой особый, во многом символический язык
Даже когда приходилось писать образы Новомучеников в академическом стиле (как это было, когда я расписывала медальоны Соборной палаты Московского Епархиального дома, главного здания ПСТГУ)¸ я использовала и некоторые иконописные приемы.
Если говорить о новой иконографии, как о создании новых композиций, – таких, как, например, иконография Соборов святых, явлений Божьей Матери, или изображение жития святого, когда нужно разработать сюжеты его жизни, – то это всегда очень сложный творческий процесс. Здесь надо начинать, как и в создании проектов росписи храма или иконостаса, с большого количества вариантов, эскизов, выбирать, пробовать, советоваться со священноначалием, при необходимости обращаться к членам Экспертного совета по церковному искусству, архитектуре и реставрации при Московской Патриархии или в епархиальные комиссии по канонизации, поскольку бывает, что эти комиссии поручают разработку новых иконографий, и они же согласовывают и утверждают ее. Сейчас, например, в нашей мастерской разрабатывается икона Богородицы Свято-Крестовская, которая отражает явление Богородицы в молении у Креста Господня во время террористического акта Шамиля Басаева в Буденновске в 1995-м г.
Соборная палата Московского епархиального дома, главное здание ПСТГУ. Роспись арки – Гачева Л.Г., иконостас – художественная мастерская ПСТГУ
Бывает, что новую иконографию полностью создают и сами художники, и вопрос в том, принимает ли ее Церковь или нет. Мне кажется, что церковный художник, создавая новый образ, все-таки должен советоваться с духовенством.
– Какие из новых иконографий, которые сейчас появились, вам не близки?
– Например, обсуждаемая иконография иконы, на которой изображен Спаситель, положивший голову на колени Божьей Матери, – так называемая «Матерь смирения». Или, например, икона Божьей Матери «Чаша терпения», на которой Богородица держит чашу. Не все духовенство согласно с этим образом, всё-таки чаша – атрибут Христа, хотя в одной из епархий такой образ был признан чудотворным.
Сегодня вызывают болезненные споры даже не столько новые иконографии, сколько модернистские решения церковного образа, которые ограничиваются острыми формальными поисками. Назвать иконой, сакральным образом получившееся в итоге этих поисков тоже оказывается не всегда возможным.
Не так давно был представлен такой художественный проект «После иконы», и у нас разразилась активная полемика с его участниками. Я очень внимательно пыталась разобраться, что из представленных работ этого проекта допустимо в рамках светского христианского искусства и вполне может экспонироваться на светских выставочных площадках (при этом не становясь молитвенным церковным образом), что неприемлемо, как явное кощунство, а что – просто непрофессионально...
– Вы очень много занимались оформлением храмов при различных социальных учреждениях. Почему? Есть какие-то особенности оформления таких храмов?
– В 1991-м году, в Дивеево, в самом начале своего воцерковления, я познакомилась с девушкой, своей ровесницей, она спустя полгода привела меня в храм Святого благоверного царевича Димитрия при 1-й Градской больнице. Тогда я искала, в какой храм мне ходить, поскольку поняла, что верующий человек, каким я была с детства, должен быть в Церкви, должен найти себе духовника, стать прихожанином. Помню, как меня потрясла атмосфера храма Царевича Димитрия. Хотя, казалось бы, он достаточно поздний, эпохи классицизма, ротонда (в основе плана – круг), построенный архитектором Матвеем Казаковым. Но, оказавшись там на службе, я сразу почувствовала себя внутри круга, внутри общины, все богослужение было хорошо слышно, а для меня тогда было очень важно разобраться в богослужении. Настоятелем там был протоиерей Аркадий Шатов, нынешний епископ Пантелеимон, глава Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской Православной Церкви. Я стала исповедоваться у него, и стала прихожанкой этого храма, а там – сестричество, служба «Милосердие», и оказалось, что и моя профессия художника может участвовать в том служении, которым занимается большая часть прихожан во главе с настоятелем.
Тогда было время, когда открывалось много храмов в социальных учреждениях – в детских домах, богадельнях, больницах. Нередко под храм выделялась просто отдельная комната, холл, и нужно было приспособить и организовать это пространство как храмовое. Мне много довелось делать таких проектов.
Первоочередная задача, когда ты создаешь сакральное пространство из светского помещения, – выделить зону алтаря и оградить ее иконостасом. Важно, чтобы в этом пространстве можно было служить литургию. Иконостас в таких случаях мог быть очень сложной формы, опять же, в зависимости от пространства, нам приходилось делать иконостас и трапециевидной формы, и с ориентацией на угол помещения.
Иногда иконы в иконостас, в пространство храма не было возможности писать, и приходилось подбирать примеры из древних образцов, распечатывать постеры, где-то удавалось написать иконы, а иногда и сделать росписи. Хотя понятно, что в таком небольшом пространстве невозможно сделать полноценную программу росписи, необходимо очень индивидуальное, почти «эксклюзивное» решение.
Так, в Свято-Софийском детском доме для детей-инвалидов мы сделали и иконостас, и росписи, хотя архитектурное пространство было очень сложное, приходилось в архитектуре пропускать одни и выделять другие изобразительные зоны, искать смысловые и композиционные акценты, использовать светлые фоны.
Дипломная работа из Дивеева
– Многие студенты мастерской Евгения Николаевича Максимова в Суриковском институте пришли к вере именно во время учебы. Как было у вас?
– Когда я родилась в 1972-м году, мои родители, философы (Георгий Гачев и Светлана Семенова – Ред.), проходили через кризис семейных отношений и чуть не развелись. Но в итоге папа пришел к маме с предложением, что он не может справиться со злом в себе, и нам всей семьей необходимо креститься. Родители, моя старшая сестра Анастасия и я крестились на дому известного заштатного священника протоиерея Николая Педашенко. Так что я росла со знанием, что Бог есть, носила крестик, в доме стояли иконы, которые я закрывала, когда приходили школьные друзья. Когда болела, папа читал мне вслух Евангелие. Мое взросление происходило в христианских ценностях, но я была нецерковным человеком.
Мое взросление происходило в христианских ценностях, но я была нецерковным человеком
Помню, как в детстве из большого альбома я срисовывала образ Божьей Матери «Одигитрия» Дионисия. Думаю, рисунок можно отыскать в папиных архивах – он хранил его.
В 1991-м году, когда я уже училась в художественном училище 1905 года, произошло второе обретение мощей преподобного Серафима Саровского, должен был пройти крестный ход с мощами преподобного из Москвы в Дивеево. У меня как раз был преддипломный год, и за поисками материала для дипломной работы я решила отправиться с этюдником в Дивеево. Мне, верующей, но совершенно нецерковной девочке из интеллигентной семьи, казалось, что я встретилась с коринской «Русью уходящей». Я прожила там месяц, ходила вместе со всеми в храм, общалась с людьми, приехавшими туда, которые пронесли веру в годы гонений, что-то для себя открывала, читала духовные книги, книгу отца Александра Шмемана про литургию – и постепенно воцерковлялась. Я писала там этюды, рисовала с натуры паломников, и даже упросила схимонахиню Маргариту – последнюю монахиню, оставшуюся в живых из дореволюционного Дивеевского монастыря – разрешить нарисовать ее. Дипломную работу в училище сделала на тему Дивеева и назвала ее стихом из псалма – «Блаженны живущие в дому Твоем» (Пс. 83 1, 5).
Дивеево, 1991 г. Схимонахиня Маргарита. Картон, уголь, пастель. Гачева Л.Г.
После училища я уже сознательно поступала в Суриковский институт на монументальное отделение, чтобы расписывать храмы. И Господь осуществил мою мечту, я работаю для Церкви.
Я постоянно думаю, что мы, мое поколение, – счастливые люди. Наша молодость совпала со временем возрождения Церкви, и мы могли ей послужить. Со мной на одном курсе и в монументальной мастерской учились замечательные люди – Игорь и Наташа Самолыго, Светлана Васютина, Ирина Дворникова, Дмитрий Репин, – каждый из которых своим путем пришел к вере. Благодаря нашему учителю Евгению Николаевичу Максимову мы осваивали профессиональные навыки и открывали для себя церковное монументальное искусство именно как художники.
– Как вы изучали богословие иконы, ведь специальных предметов, как, например, сегодня изучают студенты в ПСТГУ, не было?
– Мы многое получали на курсе истории древнерусского искусства, который читал Николай Николаевич Третьяков, нам неплохо читали византийское искусство, кроме того, мы ходили на лекции к византологу Ольге Сигизмундовне Поповой в МГУ, много читали сами. Нам очень помог в этом смысле и Евгений Николаевич. Он – настоящий педагог, подводил нас к тому, чтобы мы сами анализировали памятники христианского искусства. Мы смотрели, изучали, как произведения церковного искусства созданы с формальной точки зрения, какие использованы композиционные принципы, разбирались, какие смыслы заложены в них через каноническую иконографию. То есть на практике осваивали теоретические представления о каноне, об иконографии.
Из 11 дипломных работ у нас на курсе 5 или 6 было именно церковных.
В нашем искусстве нельзя начинать в одиночку, и так получилось, что мы всей «командой» друзей-единомышленников, сложившейся в Суриковском институте, после его окончания начали не только работать вместе, но и стали преподавателями на монументальном отделении Факультета церковных художеств в ПСТГУ.
Гачева Л.Г., Самолыго И.Ю., Васютина С.В. с Максимовым Е.Н. на росписи храма Петра и Павла в Ясенево
– Как-то приходится перестраиваться, когда вы делаете роспись на стене или когда на доске пишете икону?
– Я бы сказала не «перестраиваться», а просто использовать разные приемы. Работа на стене – это восприятие всегда с большого расстояния, другой масштаб и немного другой язык с формальной точки зрения. В монументальной росписи нужно сделать меньше шагов-прописей, она не предполагает многослойной работы над образом, «в глубину», художественные приемы рассчитаны на то, чтобы образ считывался с расстояния. А икона – станковое произведение, при ее создании можно использовать долгое многослойное письмо лессировками. Но все-таки и монументальная церковная живопись, и икона – это об одном, единая традиция.
– Какие представления о работе церковного художника у вас были в юности и как они изменились?
– Когда к нам сегодня поступают девочки, мы их пытаемся даже отговаривать, объяснять, что работа художника-монументалиста – физически тяжелая, грозит сорванными спинами, много времени придется проводить на лесах, в совсем не комфортных условиях и так далее.
Но они отвечают, что все равно хотят быть монументалистами. И мы были такими же.
Когда я поступала, была уверена: я буду расписывать храмы сама, полностью. Это потом ты понимаешь, что расписать храм в одиночку нельзя, и тебе нужно учиться работать в бригаде, привыкать к этому. Сначала для нас всех это было непросто. Говорят, что христиане, как камушки, притираются друг к другу, – в художественной работе получается то же самое. Когда ты работаешь в бригаде, необходимо учиться смиряться, даже отказываться от своих художественных вкусов, учиться слушать другого. Это непростой труд, и с духовной точки зрения, и с профессиональной. И все это далеко от той юношеской эйфории.
Когда ты работаешь в бригаде, необходимо учиться смиряться, даже отказываться от своих художественных вкусов, учиться слушать другого
С другой стороны, я все-таки проектирую и участвую в росписях храмов, пишу иконы – работаю для Церкви. Так что, повторю, я – счастливый человек, поскольку занимаюсь тем, о чем мечтала, и к чему стремилась...
Когда я училась в Суриковском институте, чувствовала некое раздвоение: я приходила в храм, а потом мне надо было идти на учебу, в светский вуз…
А сейчас такого раздвоения, мне кажется, уже нет: моя жизнь цельна и полностью связана с Церковью. Даже если я занимаюсь светской живописью – могу где-нибудь в дороге написать этюд, сделать зарисовку, но это – эпизодически, моя главная деятельность связана с церковным искусством, я – член церковной общины, живу литургической жизнью. Правда, сейчас я еще и руковожу мастерской, и много сил уходит на какие-то административные дела, и вот ты думаешь, что жалко на них тратить время, лучше бы сидела, рисовала. Но мой духовник говорит, что такая административная работа – мое послушание, которое надо претерпеть.
Как научить иконописца
Икона Богородицы «Елеуса». Иконописец – Гачева Л.Г. – Современные студенты отличаются от студентов вашего поколения?
– Отличаются. Видно, что на них, на их восприятие очень сильно повлияла эпоха Интернета. У нас, наверное, было больше опыта глубокого изучения, рассматривания образцов, памятников. У студентов нынешних – более клиповое мышление, ведь сейчас информация буквально обрушивается на человека, и он просматривает, пролистывает ее, как картинки в ленте соцсетей. Например, в древних летописях пишут, что иконописцы занимались «созерцанием святых икон», прежде чем сами начинали писать... Потому мы пытаемся приучить наших студентов к более глубокому смотрению, анализу, то есть умению осмысливать увиденное, для его дальнейшего воспроизведения
– Сильно изменился ваш взгляд на преподавание за время работы в ПСТГУ?
– Когда мы только пришли преподавать, было ощущение, что сделанное студентом – это сделанное тобой, и, если он сделал плохо, – это ты сам сделал плохо, ты не умеешь хорошо. А со временем ты понимаешь: студент – самостоятельная личность, отдельный художник, и его неудачи – не твои, как и его победы. Сейчас я больше вижу и стараюсь уважать в студенте как раз его самого как художника, то, что он из себя представляет.
Студент – самостоятельная личность, отдельный художник, и его неудачи – не твои, как и его победы
Хочется его раскрыть, помочь ему, а не реализовать через него какие-то свои идеи, свои умения. Это очень трудно, и здесь для меня всегда пример, к которому стремится и стремится наш учитель, Евгений Николаевич Максимов. Он очень щедрый человек, которые делится всем, что у него есть: талантом, умением, пониманием, – чтобы помочь человеку стать художником, придумать, подарить ему идею, которую тот воплотит и будет считать своей.
– Что главное в обучении церковного художника?
– На нашей кафедре несколько направлений обучения. Первое – освоение академического рисунка, академической живописи: церковным художникам необходимо высокое профессиональное мастерство и школа.
У нас есть и специальные предметы – Проектирование и Материал. Материал – это предмет, на котором мы обучаем освоению древних техник (фреска, роспись, энкаустика, мозаика) через копирование и изучение древних памятников церковного искусства. Проектирование – это предмет, на котором, осваивая законы композиции и построения росписей, изучая иконографию на примере древних памятников, студент должен разработать и сделать новый проект росписи выбранного храма, полностью спроектировать оформление его интерьера, создать программу росписей, предложить цветовое решение, масштаб изображения, стилистику и прочее. Но главное, наверно, все-таки, осваивая все перечисленное выше, помочь студенту захотеть служить церковному искусству, открыть для себя его высоту и глубину, красоту и гармонию.
– Скоро у вас на кафедре появится Музей фрески. Расскажите о нем.
– Это результат деятельности нашей кафедры за многие годы. Студентами было сделано множество разнообразных копий фресок и мозаик разных эпох, стилей и раннехристианского, и романского, и византийского, и балканского искусства, Грузии и Каппадокии, древнерусского искусства... Идея объединить все это в музей возникла у нашего декана, протоиерея Александра Салтыкова. Пока мы собираем все копии в здании, где располагаются творческие художественные мастерские ПСТГУ и дипломные мастерские кафедры монументального искусства.
В идеале нам бы хотелось найти достойное место, где эти копии экспонировать, а также средства для создания передвижной выставки, чтобы можно было представлять эти работы на других площадках. Для каждой фрески-копии можно подготовить рассказ о самом памятнике, его истории и так далее. Задача музея – в том числе и просветительская.
Создать глубину образа
– Есть в современном церковном искусстве проблемы, о которых не думалось тогда, когда вы только начинали свой путь иконописца?
– Среди проблем я назвала бы встречаемое порой стремление расписать храм быстро, без художественного подхода и размышлений, «сделать заказ», когда в итоге получается не искусство, а ширпотреб. Вторая проблема звучит примерно так: «Раз мы художники, то непременно должны создать нечто новое, ни на что из ранее созданного не похожее, и вот это будет настоящим искусством».
Мне кажется, здесь нужен средний путь. Ты просто не можешь позволить себе заниматься ширпотребом, ведь речь об искусстве, тем более о церковном искусстве, и здесь все должно быть на высоком художественном уровне, еще и потому, что изображаемое тобой являет иную, высокую реальность.
С другой стороны, соблазна художников сделать нечто совсем новое, ни на что не похожее мне, надеюсь, удалось избежать. На мой взгляд, канон дает достаточно широкие возможности для творчества и при этом не позволяет как-то впустую упираться на поиск «новизны» форм. Мне, кажется, главное в работе – пытаться найти глубину образа, стараться духовно соответствовать тому, что ты делаешь. Специально, искусственно искать каких-то новшеств уже не хочется, ты просто стремишься решать конкретные художественные задачи в конкретной работе – росписи храма, проекте, написании иконы… А в итоге всегда получается новый образ. Новое, не новаторское.
– Вы говорите про создание глубины образа. Что это за глубина?
– Ты пишешь образ Спасителя, Богородицы, какого-то святого и стараешься сделать его совершенным с формальной точки зрения. Но самое главное – этот образ должен помогать молитве. А потому важно и самому художнику не забывать о молитве во время своей работы, пытаться внутренне соответствовать образу, который ты пытаешься отыскать на иконной доске, на стене храма.
Сам процесс твоего творчества, твоей работы над образом есть постоянное погружение в этот образ. Как художник, ты размышляешь о формальном решении – над композицией, над рисунком, над цветовыми отношениями. В процессе ты уже через работу краской и кистью как бы из ничего проявляешь изображение, углубляешься в этот возникающий Образ. Если ты молишься святому, образ которого пишешь, то и он сам таинственно участвует и является через тебя своим изображением в эту реальность. Мне иногда кажется, что процесс создания Образа в какой-то степени есть форма молитвы.
Написание образа, разработка проекта росписи храма, программы иконостаса – это тоже некая аскеза, некое делание, прежде всего, конечно, художественное, но в некотором смысле и духовное.
Иконостас храма вмч. Димитрия в Хорошево. Художественный руководитель – Гачева Л.Г., проектировщик – Мокрушин О.Н, иконы, басма – художественная мастерская ПСТГУ, камень – Шиляев И.
– Каким должен быть современный иконостас? Низкой алтарной преградой или многоярусным тябловым?
– Каждый храм предполагает свой иконостас. Иконостас зависит от того, каков художественный облик всего храма, стилистика его архитектуры, масштаб его внутреннего пространства. Алтарная преграда должна сочетаться с внутренним убранством, росписями храма.
В том храме, в котором пространство «просит» низкую алтарную преграду, поставить многоярусный иконостас будет не очень верно, и наоборот.
Вид на восточную стену в храме крайне важен, ведь каждый человек, войдя храм, стразу обращается взглядом туда, в сторону алтаря, иконостаса.
Высокий иконостас, на мой взгляд, – образ соборности, когда визуально в молитве учувствует вся полнота Церкви, церковной истории – прошлое настоящее, будущее.
Храм иконы Богородицы «Знамение» при 1-й ГКБ им. Пирогова. Роспись: Васютина С.В, иконостас: Гачева Л.Г.
Низкий иконостас создаёт другой, особый образ пространства, больше открывает для молящихся алтарь, росписи в алтарной конхе. Но и в низкой алтарной преграде обязательно должно быть присутствие образов – Спасителя, Божьей Матери, царские врата.
Иконостас вводит нас в литургическое действо, низкий иконостас – по-своему, высокий – по-своему.
– А если заказчик хочет, например, низкую алтарную преграду, а художник видит, что храмовое пространство нуждается в высоком алтаре?
– Период формирования многоярусного иконостаса дает множество вариантов: мы знаем о бытовании двух, трёхъярусных иконостасов, когда над темплоном устанавливался эпистилий – ряд с праздниками или изображением Деисуса. То есть сегодня мы имеем такую богатейшую разнообразную традицию иконостасов, что удовлетворить желание заказчика можно всегда, при этом найдя решение, которое не будет противоречить пространству храма.
На VII Вселенском Соборе было сказано, что церковное творчество – это в первую очередь творчество святых отцов, а потом уже художников. Поэтому нам, церковным художникам, надо прислушиваться к духовенству или находить опору в традиции, которая складывалась в Церкви.